Акиньшина подвозит меня на БМВ, которым
рулит довольно лихо, заходит в кафе на углу Каменноостровского и ест
грибной суп. В дорогом БМВ и дешевом кафе она выглядит одинаково
органично. Так же и в кино – хоть ты ее в фэнтези снимай, хоть в
боевиках. Только что Валерий Тодоровский закончил снимать «Буги на
костях», где у нее одна из главных ролей.
 –
Я думаю, он ее выпустит одновременно с «Обитаемым островом» Бондарчука,
к концу года. Но конкуренции не будет – совершенно разноплановые
истории. Она не чистый мюзикл, с разговорами – пятидесятые, правильный
мальчик влюбляется в неправильную, но прелестную меня, в конце у нас
все хорошо, но вокруг не очень. Я даже пою.
– Слушай, а «Тиски» того же Тодоровского ты видела?
– Еще на «Кинотавре».
– И как?
– Абсолютно никак.
– А если он тебя спросит – ты ему прямо так и скажешь?
– Он не спросит, вот в чем дело. Во-первых, потому, что понимает: да, я
так и скажу. Во-вторых, он сам это понимает. Тодоровский вообще все про
себя понимает, в этом смысле он человек уникальный. А зачем он иногда
сознательно делает не то… может, он на своем примере разбирается с
перспективами этого жанра. Потом, есть же легенда, что у мастеров удача
через раз. Может, он нарочно жертвует. Я других не понимаю – они-то
вполне серьезно относятся к тому, что делают. Например, «Двадцать
сигарет» – это для меня самое типичное кино, увиденное за год. Люди
намеренно, целенаправленно снимают плохо, фальшиво, мимо темы. Зачем? И
самое ужасное, что это касается не только кино: это образ жизни – с
установкой на жертву качества. Иногда я думаю, что бастуют не только
тамошние, но и наши сценаристы. А иногда – что тот Сценарист, который
вот это все пишет, он тоже бастует.
– Мы встречались год назад – что у тебя изменилось?
– Всё. Полное возрождение после полного краха. Вот говорят, дефолт
очень экономике способствовал: катастрофа – она такой толчок. Меня
толкнуло довольно сильно и вытолкнуло в чистый позитив. Не сказать
чтобы я перестала любить подонков и ими интересоваться. Но как-то мне
стало ясно, что среди приличных людей тоже бывают хорошие. Я бросила
пить – начисто, абсолютно, причем пришлось менять весь круг общения,
потому что непьющий человек в пьющей компании все равно испытывает все
прелести пьянства и муки похмелья, проверено. У меня теперь совершенно
разнокалиберные люди вокруг, но никого из прежней жизни. Я сменила
квартиру, нашла в этом кайф, сейчас опять буду продавать и покупать
другую. Я поступила учиться на искусствоведа.
– Господи, это-то зачем?
– У меня есть вкус, чутье, назови как хочешь – я отличаю настоящее от
ненастоящего и приличное от неприличного, но сформулировать и объяснить
это не могу совершенно. Может, меня там научат говорить вслух. Я в
профессиональном общении беспомощна, мне нужны переводчики. Это
примерно как с пением: слух есть, голоса нет.
– Но у Тодоровского ты поешь сама?
– У Тодоровского пою, но у меня там главная ария происходит после
любовной сцены. Мы сбрасываем одежду, падаем в кровать, происходит
любовь, а после любви, откинувшись на подушки, поем. Глядя на голую
меня, зритель вряд ли обратит такое уж внимание на голос.
– Ты легко раздевалась перед камерой?
– Абсолютно. Да у Тодоровского все легко.
– Не приставал?
– У него молодая жена на площадке.
С тринадцати снималась, с пятнадцати уже был Шнур…
– А в институте узнают?
– Узнают, но с этим же легко бороться. Более или менее уходишь в себя,
закрываешься книжкой – все эти взгляды натыкаются на преграду и
отскакивают. Да, меня стало можно увидеть с книжкой, тоже большая
перемена. Вообще, я бы сказала, у меня сейчас счастливое детство,
которого на самом деле не было. Я в свое время не закончила школу, хотя
лет в шестнадцать у меня было просветление, была попытка туда ходить –
они не оценили и доучиться не дали. Я только недавно получила аттестат,
проучившись в результате двенадцать лет. Я с тринадцати снималась, с
пятнадцати уже был Шнур…
– И до Шнура, насколько я знаю, уже был постоянный бойфренд…
– Был. Молодой дизайнер.
– Но началось не с него?
– Не с него.
– Господи, когда же?
– В двенадцать лет.
– Ого.
– Да, вот так. Вследствие портвейна «Анапа».
– И как?
– Портвейн «Анапа»? Мне тогда казалось, что очень вкусно. Остальное было хуже, только потом понравилось.
– Со Шнуром все окончательно?
– Это совершенно окончательно, и вот какая милость судьбы: мы больше
полугода не пересекаемся нигде, даже на улице. Нет общих знакомых,
звонков, приветов – эту часть жизни отрезало, и я не предпринимала
никаких усилий для этого: так сложилось само. Я все эти пять лет – а
было всякое, от диких ссор до перспектив венчания – прикидывала: вот
как это будет, когда – врозь и насовсем? Что это получится, какие,
наверное, страсти будут… А это произошло в один день, и я его отчетливо
помню, день одного моего приезда из Москвы. Произошла передача ключей,
и все. И здравствуй, новая жизнь. И я набрала двадцать килограммов
(возник слух о беременности, пользуюсь случаем и опровергаю). После
чего занялась собой и десять сбросила.
Я учусь замещать выпивку, это трудно не в смысле отвыкания – я никогда
особенно не привыкаю ни к чему, – но в смысле трезвого взгляда на вещи,
восприятия мира как он есть. Человеку, никогда много не пившему, не
понять этого ощущения: что вот то, что ты видишь – оно и есть правда,
все по-настоящему. Водка как-то смазывает трущиеся части, а здесь все
это трение – напрямую. Надо искать другие отвлечения. Ну вот, в Китай я
съездила с подругой, три недели валялась на солнышке на острове
Хайнань.
– Как Китай?
– Очень странное ощущение. Так много народу, что человеческая жизнь не
стоит ничего: отдельных людей нет. И это не со стороны кажется, а они
так чувствуют: сбила машина человека на мотороллере – никто словно и не
заметил. И работают так же – не помня себя. Довольно жутко на самом
деле.
– Но двадцать килограммов после Шнура… неужели все было так плохо?
– Это не было плохо. Это было прекрасно, ужасно, разнообразно, очень
тесно переплетено, была огромная отдельная жизнь, которую мы
действительно изжили полностью. После нее можно начинать другую, и я
множество раз еще буду другая. Он мне страшно много дал, он гениальный,
интеллигентный, невыносимый, замечательный, дай Бог ему здоровья, всё,
больше никогда.
Меня никто особенно не любит
– Ты сейчас одна?
– Я бываю с кем-то, но живу одна. Мне нравится жить одной, ни под кого
не подлаживаясь, я этого не боюсь совершенно. Я не готовлю, у меня в
холодильнике, может, пяток древних яиц. Ем в кафе. Прихожу и ухожу,
когда хочу.
– А есть еда, без которой ты совершенно не можешь?
– Есть. Помидоры. Обожаю в любом виде – сырые, жареные, сок…
– Я тебе задам неприятный вопрос: не страшно ли тебе в самом деле быть
актрисой? Смотри – сейчас эта профессия экстремальная, людей рвут на
части, востребованность их доводит до срывов, ранних инсультов, личных
драм…
– Да, вот об этом я думаю. И додумываюсь вот до чего: сегодня артист –
или шоумен, тут грань непринципиальная – вроде того, чем раньше был
рок-н-ролльный герой. Тогда они занимались героической саморастратой, и
все на них с любопытством глазели и делали с них жизнь, а теперь
артисты – и тоже все глазеют. Причем игрой ты уже не ограничиваешься –
надо обязательно участвовать в чудовищном проекте вроде этих всех
танцев на льду, которые и сейчас показывают в том самом кафе, где мы
сидим. И все глядят, и никому не противно, хотя это же невыносимо –
видеть человека, занятого не своим и вдобавок рискованным делом. Они же
там по-настоящему руки-ноги ломают.
– Тебе предлагали?
– Предлагали, но я – наотрез. Это уже фальшак стопроцентный по
определению. Но люди хотят смотреть саморастрату. Вот мы об этом
говорим – а только что погиб Бачинский. И это тоже знак такой страшный.
Смерть стала входить в набор актерских обязанностей, вот что ужасно. Я
стараюсь все-таки, чтобы моя жизнь шла не на арене, не превращалась в
шоу. Но тут от меня мало что зависит. Спасает странная вещь: меня никто
особенно не любит.
– Не ври.
– Правда не любит. Есть такая Акиньшина, она не особенно считается с
чужим мнением и говорит то, что думает. Я бы сама, наверное, не очень
такую любила. И то, что меня не слишком любят, как раз и гарантирует,
что в конце концов не съедят.
Источник: http://www.sobesednik.ru/archive/sb/03_2008/akinshina_shnur/ |
